Эммануэль не прерывала Ариану. Она слушала, лежа на животе, опираясь на локти, похожая на сфинкса, готового заниматься любовью.

– Ну, после этого Жильбер и я вполне созрели для брака. Я не стала ему ничего рассказывать и его друзья, разумеется тоже. Зачем? Быть его женой – как я хотела этого – оказалось праздником! Сначала мы вели себя как все молодожены: не могли оторвать глаз друг от друга, и дни и ночи наши сердца бились рядом. Но потом мы вспомнили об оставшейся части человечества и вскоре убедились, что среди них, друзей и посторонних, много тех, кто заслуживает нашей любви. И поиски их – это и есть история нашего брака. Мы хорошо помним слова Создателя нашего: «Человек не может быть один». Мы это хорошо понимаем. Вот и весь наш секрет, наша маленькая сладкая тайна. И всем этим я обязана своему мужу. Он научил меня… дружбе.

Эммануэль поражалась спокойному – будто только что удовлетворено желание лицу Арианы.

– И я уяснила себе, что друзья, которые не испытывают к нам никакого желания – не настоящие друзья. А тем, кто томится по нашему телу, мучается страстью, но не дает себе воли, предстоит еще долгий путь, прежде чем они станут достойными нашей дружбы.

– И как же нам поступать с ними тогда?

– Так же, как поступаю я, когда отдаюсь им. Чего я хочу для друзей? Причинять им страдания? Искать их лишь для того, чтобы лишить их моих ценностей? Ведь это они сделали эту землю приемлемой для меня: значит, они имеют право на все, что у меня есть. А у меня нет ничего лучшего, чем мое тело.

И Ариана так закончила свою исповедь:

– Жильбер был моим первым и самым лучшим другом. Лучшим даже после всех, кого я знала потом. И когда я вижу его нагим в моих объятиях, это решает проблему, вызванную двойственностью моего прежнего воспитания, ибо голого любовника не отличишь от голого друга. Скажи-ка мне, Эммануэль, повернешься ли ты ко мне спиной сегодня ночью, если я признаюсь тебе, что ты для меня одна и та же женщина, зову ли я тебя своей любовью или своим другом?

Возраст мудрости

– А мы уже все решили, что вы пропали, – говорит Анна-Мария, выходя из машины и вытаскивая мольберт и ящик с красками.

– Может быть, – отвечает вялым голосом Эммануэль.

– Куда идти?

Эммануэль взмахивает рукой:

– Вот сюда, на террасу.

На этом месте, вспоминает она, передо мной открылись прелести Мари-Анж. Но Анна-Мария не ведает об этом.

Мимоходом Эммануэль берет шоколад и кока-колу, распоряжается, чтобы Эа приготовила свежий лимонный сок.

– С тех пор, как я стала к вам присматриваться, – сказала Анна-Мария, взяв Эммануэль за плечи и усаживая ее посреди раскиданных подушек, – я знаю, что вы не можете обойтись без различных эскапад.

Эммануэль упрямо покачала головой.

– Смотрите на меня, – гостья твердыми пальцами взяла Эммануэль за подбородок и подняла ее лицо. Потом она пристально посмотрела в глаза своей модели. Эммануэль услышала биение собственного сердца. Анна-Мария села, скрестив ноги, прямо на мозаичный пол террасы напротив дивана, на который она усадила Эммануэль. Появился мольберт с небольшим куском холста.

– Вы хотите, чтобы я уместилась на таком кусочке? – спросила модель.

Художница улыбнулась, когда Эммануэль закончила свой вопрос.

– Может быть, лучше, чтобы я разделась?

– Это мне не важно. Я стараюсь поймать ваши глаза.

Эммануэль недовольно протянула:

– Но я не люблю позировать.

– А вы и не позируйте. Начните просто рассказывать мне о тех ужасных вещах, которые вы испытали у Арианы.

– Вас это интересует?

– А почему бы и нет? Это, может быть, поможет мне лучше понять вас.

– Чтобы «поймать глаза»?

– Да кто знает…

Во вздохе Эммануэль слышалось все, что угодно, но только не смирение. Она мучительно раздумывала, что ей сказать, чтобы вывести Анну-Марию из равновесия. Ага!

– Это самое худшее время моей жизни. Я так хорошо могу изобразить…

Анна-Мария смотрела на Эммануэль, как бы спрашивая, что же в происшедшем такого плохого. И Эммануэль объяснила, не дожидаясь прямого вопроса:

– Представьте себе, позавчера я выяснила, что после всего этого не забеременела. Целых четыре дня мне казалось, что мне надо готовиться стать матерью. Но, наверное, это была перемена климата или еще что-нибудь.

Она, казалось, забыла обо всем, погрузившись в какие-то сложные вычисления, загибала пальцы, что-то шептала про себя. Анна-Мария явно решила не следовать за нею по дороге, вымощенной дурными намерениями. Не говоря ни слова, она занялась работой: провела на холсте несколько линий черной и серой краской, образовавших какой-то странный пейзаж. Эммануэль, разочарованная тем, что предмет ее рассуждений не вызвал никакого интереса, потянулась к холсту.

– Можно взглянуть?

– Нет, там еще ничего нет! И, если можно, давайте не говорить о том, что я делаю, пока я все не закончу.

– А когда вы думаете закончить?

– Но ведь спешки никакой нет. Вы же сами сказали, что вы мечтали об этом, об этих четырех-пяти днях.

– Есть множество хороших вещей, которыми можно заняться в это время, должна я вам сказать.

О, Анна-Мария не сомневалась, что это за хорошие вещи, – конечно же, разнообразные формы любви! Но она решила не углубляться в детали.

– И Несмотря на все, – сказала она, – вы вернулись к мужу. Ариане, наверное, это не очень-то понравилось?

Эммануэль раздраженно пожала плечами:

– Вы ничего не понимаете. Я очень хотела найти Жана, но как-то прозевала его.

– Так вам хотелось пригласить его на чашку чая с вашими новыми товарищами по играм?

– Я именно так и поступила.

– И как же он реагировал на это?

– С очень большим чувством юмора. Мы потом сидели все вместе, объедались пирожными и хохотали вовсю.

– И это все?

– А потом мы с Жаном улетели, как два влюбленных голубка.

– Бедная Ариана!

– Почему? Я увижу ее еще не раз.

– А граф де Сайн?

– Он будет иметь меня в любое время, когда захочет.

На этот раз молчание Анны-Марии было почти угрожающим. Потом она спросила:

– И Жан вам так ничего и не сказал по поводу ваших приключений?

– Он был рад, что мне было хорошо. Вот именно это он и сказал.

– А вы? Как вы могли развлекаться, зная, что он одинок?

– Он не был одинок, я думала о нем постоянно. С ним были мои мысли о нем.

Лицо Эммануэль вспыхнуло:

– И потом, не надо преувеличивать. Не на такое уж долгое время я «предала» его. Он провел без меня всего две ночи.

– А что бы вы сказали, если бы он их провел с какой-нибудь вашей приятельницей?

Эммануэль посмотрела на нее широко раскрытыми глазами – что за дурацкий вопрос!

– Но это было бы прекрасно! Ничего лучшего и представить нельзя! Если бы я только лучше знала Мерви…

– Мерви?!

– А что такого? Разве она не прелестна?

– Прелестна?.. Не знаю. Но Жан и… она!

– Почему вы так удивляетесь? Разве они не могли бы поладить?

– Эммануэль, милая, вы в самом деле немножечко ненормальны или, возможно, более невинны, чем я могу себе представить. Вы сказали, что вам понравилось бы, если бы этой девице представился случай увести Жана?

– Увести его? Что это такое? Разве женщина не может спать с моим мужем, никуда его не уводя?

Видя изумление собеседницы, Эммануэль громко расхохоталась:

– О, Анна-Мария, послушайте: я занимаюсь любовью с мужчинами, которые делают это лучше, чем мой муж. И несмотря на это, у меня и в мыслях нет уйти от него и остаться с ними. Наоборот, после них я его люблю еще больше! Как вы это объясните?

– Я не собираюсь в этом разбираться…

– Но это же так просто! Это показывает только две вещи: первое – я люблю Жана, второе – чем больше я занимаюсь любовью, тем больше я узнаю, как надо любить его.

Анна-Мария сделала гримаску. Эммануэль продолжала:

– Если любовь чувствует, что не в силах перенести того, что другие умеют заниматься любовью лучше – так зачем же тогда любви жить? Ей же нечем тогда и похвалиться. Не так ли?